Форум » Рядом с историей » Осторожно! Слесаря от истории » Ответить
Осторожно! Слесаря от истории
Лена М.: Тема предназначена для обсуждения опусов слесарей от истории в жанре фолькс-хистори, фэнтези от истории и прочих тому подобных проявлений антинауки...
Ответов - 4
Лена М.: Увидел свет уже второй опус Бориса Акунина в его "историях российского государства"... Как и первый (см. Михаил Соломатин. Больше чем историк), это снова своего рода кунсткамера ошибок и заблуждений... Недаром, Акунин начинает с того, что честно признаётся: Я пишу для людей, плохо знающих российскую историю...Лучше и не скажешь... :-)
Лена М.: В отличие от первого опуса, во втором наличествуют рецензенты: - И.Н.Данилевский, дин, проф НИУ ВШЭ, гнс ИВИ РАН, - В.В.Трепавлов, дин, ИРИ РАН, - С.Ю.Шокарев, кин, доцент ИАИ РГГУ. Нда...
Лена М.: Юрий Баранов. «Уйди-уйди», или Фальш-историк из муравьиного мира // Литературная газета, 2016, 16(6550) от 20-26 апреля, 12. Борис Акунин. Вдовий плат: Роман. – М.: Издательство АСТ, 2016. – 304 с.: ил. – (Серия «История Российского государства»). – 70 000 экз. Давненько не брал я в руки столь добротно, богато изданную книгу, да таким огромным по нынешним временам тиражом. За что ж ей такая честь? Но не будем торопиться с ответом. Классики советской литературы Ильф и Петров когда-то блистательно определили двуликость реальности. «Параллельно большому миру, в котором живут большие люди и большие вещи, – писали они, – существует маленький мир с маленькими людьми и маленькими вещами. В большом мире изобретён дизель-мотор, написаны «Мёртвые души», построена Днепровская гидростанция и совершён полёт вокруг света. В маленьком мире изобретён кричащий пузырь «уйди-уйди», написана песенка «Кирпичики» и построены брюки фасона «полпред». Конечно, с 1931 года, когда вышел роман «Золотой телёнок», из которого взяты вышеприведённые слова, многое изменилось в обоих мирах. И сейчас, надо думать, Ильф и Петров в числе достижений упомянули что-нибудь более современное, чем дизель-мотор. А вместо ныне забытых «Кирпичиков», вполне возможно, назвали бы романы Бориса Акунина. Ильф и Петров писали о том, что под все мелкие изобретения муравьиного мира в советское время подводилась гранитная база коммунистической идеологии: в популярной песенке умный слесарь, чтобы добиться любви комсомолки, выполняет и даже перевыполняет промфин-план, на дуделке «уйди-уйди» рисуют карикатурный портрет Чемберлена, тогдашнего британского премьера, и даже дамские пробковые подмышники называются «Любовь пчёл трудовых». Точно так же в наше время поступают нынешние маленькие люди, которые хотят хорошо кушать, Б. Акунин в том числе. Учуял он, что сейчас большой спрос на книги по отечественной истории. Это с одной стороны. А с другой – нет способностей, а главное, нет желания прославлять Отечество. А что такое для забугорных Россия? Прежде всего Москва, символ ненавистной страны. Многие из них даже и не знают, есть ли у нас какие-то другие города. Говорила же когда-то Маргарет Тэтчер, что Россия – страна сухопутная и флот ей не нужен; и ничего, много лет была премьер-министром Великобритании, никто её за географическое невежество не выгнал из дома 10 по Даунинг-стрит… …И Акунин сочиняет роман «Вдовий плат», действие которого происходит в 1470-х годах. Как сказано в издательской аннотации и о чём кричит крупная надпись на обложке объёмистого тома, роман посвящён «столкновению двух систем государственного устройства: тоталитарной московской и демократической новгородской». Заметьте, как современно звучат термины. Не очень сведущий в истории читатель, особенно молодой, может подумать, что новгородская демократия XV века – это многопартийность, законность, плюрализм, толерантность, права человека и неукоснительное соблюдение международных обязательств. Ну а в Москве порядки напоминали времена то ли Сталина, то ли Путина. Надо ли тратить время и, ссылаясь на авторитетных историков, доказывать, что ничего подобного тогда не было… Акунину важно создать отрицательный имидж Москвы. И он не жалеет деталей. И говорок у москвичей суетливый, и домишки серые, и улицы – непролазная грязь, и страх перед властью – всеобщий и всеобъемлющий. Надо отдать должное, Акунин не скрыл, отчего, по его мнению, в Новгороде хорошо – не то что в Москве. В столице уважения тем больше, чем человек ближе к власти, в Новгороде – к тем, у кого богатства больше. Не удержался, проговорился! Выдал свой секрет демократии! Зря он так разоткровенничался. Более или менее внимательный читатель может сообразить, что это скорее не демократический, а олигархический строй, и гроша ломаного не стоило новгородское право «любого» быть избранным на любую высшую должность. Никогда там ни разу никакого бедняка-трудягу никуда не выбирали, высшие должности занимали представители узкого круга богатейших людей. Но это пишут историки, а не акунины. Разумеется, между олигархами (употребим этот термин), как всегда и везде, шла открытая и скрытая борьба за передел собственности. Один из эпизодов этой борьбы и составил содержание «романа» «Вдовий плат». При этом Б. Акунин не счёл нужным поведать читателю о роли польского короля Казимира в этих интригах, о стремлении части олигархата в расчёте на бoльшие прибыли уйти из Русского мира и влиться в католическую Польшу. И о том, что эта «партия» не была и не могла быть поддержана православным большинством новгородского населения, что власть православной Москвы была ему ближе. Эта линия в романе не поместилась, хотя для лесбиянской сцены место нашлось. А главное – царя Ивана III, великого строителя российской державы, писатель малюет одной чёрной краской. Либеральная тусовка и Госдеп США будут довольны. А вот что мне понравилось. Серию, в которой вышла эта халтурная книга, назвали «История Российского государства». Всё-таки постеснялись точно повторить заголовок, который дал своему великому труду Николай Михайлович Карамзин. Теги: Борис Акунин, Вдовий плат (с) Литературная газета
Лена М.: Дмитрий Быков. Борис Акунин: Что такое для Фандорина выстрел в голову?! // Собеседник, 2016, №24(1613) от 29 июня - 5 июля, с. 12-13. Немцова (слева) убили, на Пономарева (справа) завели уголовное дело, Акунин уехал сам С Акуниным теперь не очень-то увидишься в России. Он живет в Лондоне, работает во Франции, печатается везде. А сюда обязательно приедет, но не завтра и даже не послезавтра. Последний раз я с ним пересекся на варшавском книжном фестивале Big Book. Отрадно, что некоторые соотечественники добрались сюда специально, чтобы расспросить Акунина о российском прошлом и будущем. А чего не добраться-то – два часа лёту? «Фандорин вернется в восемнадцатом» – Хотя вас сейчас воспринимают прежде всего как автора новой «Истории Российского государства», я уж по старой памяти спрошу про Фандорина. Будет ведь еще один роман о нем? – Да. В восемнадцатом году – по крайней мере, таковы планы. И на этом с Эрастом Петровичем всё. – Что за странная закономерность – герой книжной серии должен умереть и воскреснуть? Холмс, Гарри Поттер... Христос, да простят меня теологи... – Но Фандорин не умирал. – А в «Черном городе»? – Подумаешь! Что такое для супермена выстрел в голову? – В «Статском советнике» поставлен детский как бы вопрос, на который я и поныне не знаю ответа. Почему в России приличные люди всегда идут в оппозицию, а неприличные – во власть? – Не всегда, но часто. Причина проста. У плохих людей чрезвычайно ясное представление о добре и зле: добро – все то, что лично для них выгодно, а быть при власти выгодно, и власти с ними удобно. У хороших эти представления несколько более размыты, не так императивны. Таких людей интересуют всякие непрагматические вещи вроде истины или общего блага, и это создает для власти лишние проблемы. – Чем вы можете объяснить многочисленные нападки на вашу «Историю» со стороны профессионалов – не только почвенников, но и западников? – У них возникло ощущение, что дилетант вторгается на их территорию, очень нахраписто и нагло. Но это совсем другая территория и другая аудитория. Я пишу для людей, которые историю не знают и, может быть, даже не хотят ее знать. И я не изображаю из себя профессионала. В моей «Истории» изначально не было заранее выстроенной концепции. Я нащупал ее только на третьем томе и пока еще ее проверяю. Если она верна, то в сегодняшних проблемах страны, в явном откате назад, виноваты не столько конкретные личности, сколько причины гораздо более глубокие. Мне сегодня кажется, что, если через какое-то время в России случится революция, прилетит в запломбированном самолете условный Ходорковский, то новая власть опять окажется заложником все той же государственной конструкции. При ней наша гигантская территория может управляться только вертикально, пирамидально. Нужна настоящая федерализация, когда жизнь в регионах будет определяться на местах, а не в далекой столице. – Но это сегодня самая запретная тема. Любые упоминания о ней приравниваются к экстремизму, расчленению, бог знает чему... – Да мало ли что у нас сейчас запрещают. Мыслить никто запретить не может. В XXI веке успешны только те страны, где не подавляется инициатива и живая жизнь в провинции. Времена, когда все регулировалось наверху, ушли в прошлое. Слишком жесткая вертикаль в конце концов как раз и приведет к тому, что страна может развалиться на куски – потому что, кроме этой вертикали, ничто ее не будет удерживать вместе. Это очень опасно. Государство должно помогать провинции развиваться. И уж по крайней мере не мешать, не высасывать из нее соки. Вот я занимаюсь сейчас семнадцатым веком – и ясно вижу: в России в ту пору успешно шли только те процессы, до которых не дотягивалась железная лапа власти. Например, освоение Сибири, на что у Москвы, занятой другими заботами, не хватало ни внимания, ни средств. В Сибирь уходили вольные люди, обустраивались там по своему разумению, и все у них, вдали от дьяков, отлично получалось. В нынешней России любая инициатива тоже успешна ровно до тех пор, пока к ней не начинают принюхиваться разнообразные власть имущие. Я недостаточно умен и образован, чтобы сформулировать концепцию «правильного устройства» страны в точных тезисах, поэтому я пишу про это роман. Он будет называться «Счастливая Россия», и по жанру это будет утопия, редкая птица в современной литературе. – Когда это выйдет? – Когда допишу. Я не тороплюсь, это роман из числа серьезных, которые я подписываю обоими именами – Акунин-Чхартишвили. Я вообще становлюсь все более серьезным и занудным. Необратимые возрастные изменения. Вхожу в третью терцию жизни. Первая – до тридцати лет – это детство. Вторая – до шестидесяти – молодость. А потом начинается третья, и она может быть либо старостью, либо зрелостью. От тебя самого зависит. «В молодости мы только пили и кривлялись» – Давайте поговорим о Советском Союзе. Я попробую объяснить, почему он лучше нынешней России. Представьте себе, что был плохой человек, но у плохого человека есть шанс одуматься, измениться... А теперь труп, и у трупа уже нет такого шанса. – У меня ровно противоположные ощущения. Сейчас страна тяжело больна, но она живая. Советский Союз во времена моей молодости – это было нечто совершенно мертвое, где вообще не имело смысла что-либо делать. Любая попытка сделать карьеру, чего-то добиться была сопряжена с унижением и ложью, любой рост покупался ценой низости. Оставалось пить и валять дурака, чем мое поколение и занималось. Я учился в так называемом идеологическом вузе, и атмосфера там была довольно тухлая. – Кто же вас гнал в идеологизированный вуз? – А больше изучать Японию было негде. – Вы согласны, что этика Фандорина – отчасти самурайская? – Нет, конечно. Она скорее конфуцианская. Самурай служит хозяину, а «благородный муж» Конфуция – своим собственным представлениям о правильности. Над ним нет господина. И «благородный муж» никогда не будет частью системы, если она порочна, – даже если это собственное государство. Вот почему в советской России после революции «благородные мужи» (а были и такие, при всей моей нелюбви к большевизму как к идеологии) очень быстро перевелись и остались одни «самураи», служившие известно какому господину. – Но Советский Союз закончился году в двадцать девятом, а дальше пошел так называемый русский реванш... Вы в «Истории» не касаетесь этого вопроса? – Я думаю остановиться на семнадцатом годе. Трава на могилах не так еще высока, чтобы трогать последующие события. Боюсь, мне не хватит объективности. – А в известном смысле вы правы. История в прежнем смысле закончилась с распадом Австро-Венгрии. – И что же началось? – Личность не справилась, на Первой мировой сломалась. Дальше – век масс, сетей, коллективов. – Что вы! История человечества еще вся впереди. Мы пока еще на средней стадии развития. Посмотрите, насколько смягчились нравы, насколько прибавилось человечности, заботы о слабых, заботы об окружающей среде. Ничего этого еще в середине прошлого века не было. Дикости, конечно, еще очень много, но прогресс, безусловно, есть... – Нравы не смягчились, а измельчали. – Только в том смысле, что в более спокойные времена нет потребности в высокой драме и трагических переживаниях. Но в этом смысл прогресса – уходить дальше от потрясений, от подростковых эксцессов... «Для писателя главное – фильтр» – Просто ни вы, ни я уже будем не нужны в этом новом человечестве. – Может быть, и не нужны, но на наш век приключений хватит. Это ведь когда еще будет – эпоха всеобщей ответственности и взрослости! Россия, я думаю, пока переживает подростковый возраст. Да и Америка не шибко взрослая. Она слишком верит в силу, в ковбоя на мустанге. Там тоже есть склонность к разрубанию узлов, если не получается их развязать. Самые взрослые общества сегодня – североевропейские. Им, наверное, ментально лет сорок. – Но там невыносимо скучно жить! – В молодости – может быть. Но ведь можно путешествовать. А в зрелости покой продуктивен. У человека в возрасте должна быть возможность спокойно осмыслить свою жизнь. – Вот в Советском Союзе такая возможность была, и культура там была великая. – Вы имеете в виду «культурную революцию» вроде достижений всеобуча? – Не только. Советский Союз был сложной системой, а дальше пошло радикальное упрощение. – Дима, я понял, что вы собою представляете. Вы – поэт. И все ваши теоретические выкладки – это поэзия. С поэзией не спорят. – Ну да. – У меня есть такая игра – я пытаюсь докопаться до дна каждого понятия, найти для него ключевое слово. Вот в писателе кодовое слово – «фильтр». Потому что ты пропускаешь всю информацию через себя, отсеивая ненужное и оставляя только то, что пригодится для книги. А в понятии «поэт» – что, по-вашему, ключевое? – Поэт и есть поэт. – …«Шаман», я думаю. Камлает, верит сам и заражает своим трансом окружащих. – Как вы почувствовали, что не можете... не хотите... оставаться в России? – Очень уж мне не нравится нынешняя российская атмосфера: что мы – прекрасные, а все остальные – ужасные. Я почувствовал, что в такой атмосфере писать не смогу. Все время хочется стоять где-нибудь в пикете. Одиночном. Нет, я лучше буду писать книжки. – Мне всегда была интересна ваша вера, если она у вас вообще есть... – Я не атеист, поскольку атеизм – тоже своего рода вера. Скажем так: я открыт всем предложениям. – А в бессмертие души верите? – Верить не верю, но очень надеюсь. Это у вас должно быть точное представление о загробном мире, вы же православный. В православии все очень четко обрисовано – вечного ада там нет, он скорее похож на католическое чистилище. – В ад я не верю, но для некоторых сознательных, целенаправленных злодеев его допускаю. – А для остальных? – Остальные как-то сольются с мировой душой. – Какое же это православие, если мировая душа? – Православие в том, что я верю в справедливость. – А я верю в любовь, которая исключает всякую справедливость. Любовь – дело мафиозное, и мы хотим, чтобы нас любили такими, какие мы есть, даже если мы этого не заслуживаем. К черту справедливость. – Вы ее видели, настоящую-то любовь? – Конечно, видел. И много раз про нее писал. Вот у меня параллельно с «Историей Российского государства» идет серия исторических романов – и там всё про любовь, про любовь, про тысячу лет сплошной любви. Это ведь история одного рода. Без любви он бы не выжил. – Семейные фотографии вы коллекционируете именно поэтому, как я понимаю... – Да, меня очень занимает частное и семейное как бастион живой жизни в осаде вражеских полчищ. Вся наша история – про это. Я в каждом новом городе ищу такие фотографии в антикварных магазинах. Из них потом придумываются сюжеты. В Варшаве сейчас тоже нашел несколько. Буду рассматривать. Может быть, они мне что-нибудь расскажут про себя. – А можете вы вспомнить, как придумали первую историю – «Азазель»? – Очень ясно. Я вдруг увидел картинку. Совсем как это описано в «Театральном романе». На скамейке сидит девушка, к ней подходит молодой человек, задает какой-то вопрос, крутит барабан револьвера, стреляет. Кстати, при всей фантасмагоричности сюжета «Азазеля» в основе его лежит вполне реальное дело баронессы фон Розен, игуменьи Митрофании. Крупно жульничала ради благотворительных целей. Интересная коллизия. – Напоследок скажите: что сейчас делать оппозиции? Вроде ничего уже нельзя... – Прилично себя вести – по контрасту с оппонентами. Пусть они врут и воруют, а мы должны быть порядочными людьми. Не собачиться между собой. Демонстрировать, что наши ценности лучше и что жить по-нашему тоже лучше. Пока с этим как-то не очень выходит, увы. В последнее время писатель задумался о «Счастливой России» (с) Собеседник
полная версия страницы